Время познания

Суди себя сам... Это самое трудное. Себя судить куда трудней, чем других. Если ты сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр.
А. Сент-Экзюпери "Маленький принц"

В стародавние времена китайцы делили человеческую жизнь на такие рубежи: до 20 лет продолжалась юность, с 20 до 30 лет можно было создавать семью, в 30-50 лет наступал возраст познания своих заблуждений, следующее десятилетие считалось последним периодом творческой жизни, 60-70 лет называли возрастом, которого желают достичь. После 70 наступала старость...

Можно спорить или соглашаться с этим взглядом, но ничто не уменьшит груза прожитых лет. Для одних возраст становится подлинным богатством, на других ложится тяжким бременем. Ко мне с возрастом приходит и то, и другое. Теперь настала пора познания заблуждений.

До сих пор не могу разобраться, правильно ли я выбрала профессию? Знатоки уверяют, что их более пяти тысяч, поди, угадай, какая твоя. Учителя в выпускном классе наперебой склоняли меня и к точным наукам, и к филологии, заманивали романтикой дальних странствий; только преподавательница химии глубокомысленно молчала, прекрасно зная, что ничто, кроме химии, меня не манит. Прожженный кислотами, заштопанный фартук школьной формы тех лет был тому порукой.

Незадолго до моих вступительных экзаменов в институт – знаменитый, столичный, менделеевский – "великий реформатор" Никита Сергеевич взял, да и лишил медалистов их исконных привилегий! Пришлось сдавать все пять экзаменов. Труда это не составило. Обида осталась. Сочинению (на вольную тему) я придала классическую стихотворную форму, но, несмотря на отсутствие ошибок, именно это, очевидно, не устроило экзаменаторов. За вольность – четверка. С досады чуть не забрала документы, подружки отговорили. К тому же по всем остальным предметам стояли пятерки.

Учиться мне было несложно, помогала неплохая память, ведь в школе я "из жадности" прочитывала учебники еще летом, а во время учебного года почти к ним не возвращалась. Но если школа отметила мое старание золотой медалью, то в институтском дипломе есть и тройка. Ею я горжусь не меньше, чем пятерками. Происхождение этого "уда" объясняется просто: я отказалась сдавать историю КПСС. Совсем нетрудно пересказать чеканные формулировки многостраничного учебника, но в этом нет смысла. Преподаватель согласился, что история должна быть всегда объективна и нельзя переписывать ее в зависимости от того, какой год на дворе и кто сегодня у государственного кормила (или кормушки?). Мы сторговались – не принимая и не сдавая – на "уде".

Одним инженером-технологом в области радиационной химии в стране стало больше. Не я одна тогда бредила неисчерпаемыми возможностями "мирного атома", преклонялась перед подвижничеством супругов Кюри и мечтала "внести свой вклад"... Наша восторженность доходила до непростительной беспечности: Однажды я присела на крышку реактора и отдыхала, пока не согнали. Вряд ли именно это стало причиной моей затянувшейся болезни, хотя близость "ядерных печек" никому еще на пользу не пошла.

Свежеиспеченного инженера долго не брали на работу: медицинская комиссия с туберкулезом не пропускает. В больницу кладут немедленно, но как прожить: нет работы – нет больничного листа. Слава Богу, нашлись добрые люди и взяли на душу грех: оформили меня на работу без справки на месяц, а потом, уже на законном основании, отправили долечивать "несовременную" чахотку. Из трех лет "работы" в обнинском филиале НИФХИ им. Л. Я. Карпова я почти два года провела в больничной палате. Лишь потом узнала, что туберкулез и онкологические болезни незримо сопровождали всех, кто пытался проникнуть в тайны атомного ядра. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить данные о заболеваемости в "атомных" и обыкновенных городах. Но это дело специалистов, я могу лишь строить предположения на зыбком фундаменте собственного опыта.

Время в больнице даром не прошло. Я занималась химией, но не менее увлеченно штудировала литературу обширной больничной библиотеки. Даже закончила двухгодичную школу медицинских сестер. Свидетельство об окончании получить не удосужилась. Была "выше этого", о чем теперь иногда жалею: ценны знания, а не "бумажка", но не во всякую пору в государстве Российском!

Когда миновали "обязательные" обнинские годы, я вернулась в институт, в аспирантуру. Меня оставляли там сразу после экзаменов, но я решила сначала набраться практического опыта... Набралась.

Не могу не рассказать о грустной истории, приключившейся со мной в ту пору. О том, как я умирала.

Узкая и темная труба казалась нескончаемой. Из последних сил протискивалась я сквозь нее к мерцавшему в непостижимой вышине свету и после долгого пути все-таки вырвалась на свободу! Передо мной расстилалась залитая теплым золотистым светом равнина, которую наискось пересекал огромный стол под белой скатертью, сплошь уставленный, как на старинных картинах, невиданными блюдами и яствами. За дальним концом стола возвышалась огромная фигура – лика я не разглядела, лишь яркие позументы и блестки молниями мелькали на ослепительно снежном фоне волнистого одеяния. Невольно переведя взгляд в сторону, я заметила, что вся равнина усеяна небольшими отверстиями, из которых то и дело вылетают... гробы! Привстав, обнаружила, что и сама я нахожусь в небогатой, но чистенькой и ладной домовине; странно: ужаса при этом не испытала, От громового голоса опешила, поняв, что он адресован именно мне.

– А что здесь делает эта? Она еще не выполнила своего назначения на Земле! А ну-ка...

Обратный путь длился мгновение. Первое, что я расслышала, очнувшись, была мелодия "Родина слышит..." Неправда. Никакого дела не было Родине до одной из ее дочерей. Родина вершила "громадье" своих планов, а в маленькой реанимационной палате над затихшей было девушкой плакала такая же молоденькая докторша, утомленная бессоницей, в измятом халатике. Одна из ее слезинок обожгла еще не остывшую ладонь. Я открыла глаза.

– Господи, как же это? – оторопела Людмила Алексеевна. – Ты же столько времени в клинической смерти пробыла!

– Значит, поторопилась помирать, – я сумела улыбнуться, хотя мучительной болью ныло тело, а мысли кружились еще там... над золотистой бескрайней равниной.

Мое предназначение... Даже тогда я верила, что оно – в стремительной научной карьере, блеске новых открытий и звоне мировой известности. Кандидатскую диссертацию я защитила одновременно с окончанием аспирантуры. Строила наполеоновские планы, подбиралась к докторской... Не все сложилось, как загадывала, но я стараюсь не тосковать по утраченным иллюзиям.

Вспоминаю далекое время. Бабушка и тетя постоянно напоминали, чтобы я не вздумала лечить других до своего тридцатилетия. Оказывается, такой запрет соблюдался не только родными моими целительницами. Он существовал у некоторых народов Востока, не без оснований полагавших, что обладатель необычных способностей может использовать их без вреда для других и самого себя, лишь достигнув полной зрелости – физической и нравственной.

Накануне моего тридцатого дня рождения я снова встретилась с тем, кто вернул меня на Землю во время клинической смерти. Мы стояли на какой-то высокой, неведомой мне горе, на самой вершине, и я снова не могла вглядеться пристальней, чтобы потом наяву воссоздать облик моего величественного спутника. Три ярких мазка остались в памяти: большой наперсный крест, окладистая (толстовская) борода и белое одеяние.

– Видишь, вон твоя корона, – указал посохом на золотой овал, мерцавший в полуночном небе.

– Какая огромная! – изумилась я, почему-то не задумавшись, за какие такие заслуги он хочет меня короновать?

– Этому горю помочь нетрудно, – вымолвил он и неожиданно легко дотянулся сучковатым посохом до Млечного Пути! Сжав огромными ладонями золотой овал, он надел его мне на голову, легонько толкнул в спину.

– Теперь иди. Меня ждут другие...

Я проснулась, когда пробившийся сквозь занавески солнечный луч неслышно лег на щеку. Потянулась, сладко зевнула и вдруг вспомнила ночную встречу. Ощущение ее реальности было настолько сильным, что я ощупала волосы. Короны не было...

– Ки-и-м! Люда! К телефону!

Накинув халатик и нащупав под кроватью шлепанцы, я поспешила к дежурившей по этажу подружке.

– Людочка, дорогая, с днем рождения! – звонила Ким Ок-Сун, тетя. – Мы тебя все поздравляем, будь умной-умной и счастливой, – родничком пробивался сквозь помехи знакомый голос. – Как ты там, почему редко пишешь? А у нас здесь вот какие новости... – Добросовестно пересказав все нальчикские события запоследние полгода, тетя неожиданно добавила: – Людмила! Люда! Ты слышишь меня? Чуть не забыла о самом главном! Теперь МОЖНО...

Я поняла. С этого дня мои целительные способности перестали быть секретом, хотя раньше я скрывала их даже от хороших знакомых. Лишь в крайних случаях позволяла себе намекнуть, посоветовать, как бы ненароком подсказать путь к выздоровлению. Формального права на врачевание у меня не было никогда, нет его и теперь; придирок, запугиваний, случаев шантажа это вызывало немало.

Иногда с грустью вспоминаю свое небрежное отношение к свидетельству об окончании курсов медсестер.

Недавно зазвонил дома телефон.

– Людмила Бенсуевна? Вас беспокоят из ассоциации... Мы снова настоятельно приглашаем вас вступить в наше объединение. Если вы не сделаете этого, мы лишим вас права лечить людей.

– Можете сколько угодно торговать своими липовыми дипломами, вручать или отбирать их, – вспылила я, – но, к счастью, не в вашей власти даровать способность лечить людей!

Мудрецы считают: первая ступень мудрости – распознание лжи, вторая – постижение истины. Сколько же синяков и шишек набила я, пытаясь одолеть первую ступеньку. Даже отдавая себе отчет, с кем имею дело, всегда стремилась за бегающими, хитрыми глазками разглядеть живую душу, пыталась вытянуть ее наружу. Порой это получалось, зачастую – нет. "Квартирный вопрос их испортил", – отзывались о таких москвичах булгаковские герои. "И денежный тоже", – добавила бы я ...

– Значит, голубушка, мы расстанемся друзьями, если сию минуту я увижу на этом столе три тысячи! – голос вчерашней подруги был звонок и строг.

– А если нет?

– Тогда вот эта тетрадочка, твоей рукой исписанная, окажется на Петровке, 38. И ты знаешь, что тебе грозит за незаконное врачевание!

– Но ты же видела, скольких людей за эти две недели я на ноги поставила!

– Это к делу не относится. Все, что было нужно мне, я усвоила. А теперь мне нужны только деньги, ясно?

Куда же ясней! Эту медсестру из Тулы я приняла как родную вместе с ее хворым сынишкой. Полмесяца они жили в моей однокомнатной квартире. Полмесяца я кормила и поила их, ничего не скрывая от Зои. И после этого она украла мою заветную общую тетрадку, где были собраны наблюдения последних лет, редкостные рецепты, нетрадиционные методы, наблюдения за десятками сложных больных.

Она плотно сжала губы и старательно смотрит в сторону, требуя отступного.

– Итак, будут деньги или я несу?...

– Неси. Денег не будет. Их просто нет. Но попроси ты их у меня хотя бы взаймы, по-хорошему, я бы набрала: перезаняла бы, в конце концов! А сейчас – вон отсюда, дрянь!

Прогоняя воровку, я ничего не боялась, но долго не могла отделаться от чувства гадливости и досады на свою доверчивость.

Наука впрок не идет до сей поры. Единственное, что я предприняла после похищения драгоценной, без кавычек, тетради, так это перестала раздевать больных во время осмотра и лечения, опасаясь, что в любой момент могут вломиться блюстители незыблемых законов традиционной медицины вкупе со стражами правопорядка. Впрочем, особой нужды в раздевании не было и раньше, но не все же понимают, как можно лечить без традиционных выслушиваний, прощупываний и выстукиваний!

Сейчас, когда вихрем "перестройки" сметены "застойные" нравы и правила, я снова записываю наблюдения.

И все же никакая гомеопатия или биоэнергетика не сравнится по значимости с чуткостью, милосердием, человечностью. Доброта всегда первична.

Арсений Тарковский вспоминал, как однажды сгоряча нелестно отозвался о новых стихах Анны Ахматовой. Жена Тарковского, узнав об инциденте, настойчиво советовала ему извиниться. Тарковский заупрямился и остался дома. Спустя несколько дней Анна Андреевна позвонила сама.

– Знаете, – сказала она. – я подумала, зачем нам ссориться? Мы должны любить и хвалить друг друга.

Мудрость Ахматовой мне понятна. Настал возраст познания заблуждений...